Фoтo прeдoстaвлeнo Вoрoнeжским Кaмeрным тeaтрoм.
«Сцeны из дeрeвeнскoй жизни» рaзыгрaны в чистeнькoй и бeзликoй дeрeвяннoй пoстрoйкe, словно подобранной художником Николаем Симоновым из того, чем богаты нынешние сетевые магазины. Стены из древесно-стружечной плиты, освоенной еще умельцами 70-х, укрепили устои дореволюционной жизни, прочитанной сообразно другим временам. На заднике — фотообои с изображением то ли лося, то ли оленя. Почти по Треплеву: люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени… Поголовье оленей из фанеры пополнится на наших глазах. Его плоские особи постепенно заполнят сцену. Невольно начинаешь их пересчитывать — один, два, … девять. Дотянуть бы до пятнадцати. Тогда восторжествует единый могучий Советский Союз, братство республик и его последующий распад. Назойливо звучащий хит 70-х «Беловежская пуща» Пахмутовой и Добронравова подкрепляет это ощущение. Все здесь советское — люди, нехитрый быт с эмалированной посудой, баком горячей воды…
На нарах как обитатели горьковской ночлежки возлежат герои осовеченого Чехова. Потертого вида господа — Астров, Вафля и Войницкий — рифмуются и с шукшинскими выпивохами. «А поутру они проснулись» в вытрезвителе и себя не помнили. все пытались разобраться, как там оказались. Приметы советской эпохи настолько сильны, что у просвещенных зрителей мгновенно возникают ассоциации с пьесами Александра Вампилова. А уж Астров, которого просто и хорошо играет Андрей Новиков, в грубом свитере геолога — настоящий вампиловский тип из «Утиной охоты».
Сквозь занавеску душевой кабинки, словно построенной на сотках дачного кооператива, просматриваются волнующие всех мужчин очертания обнаженной Елены Андреевны. Сладкая она штучка! Блондинка с алой лентой в волосах. В исполнении Людмилы Гуськовой Елена Андреевна напоминает роковую красотку Светланы Светличной из «Бриллиантовой руки», соблазнявшую стопроцентно советского героя Юрия Никулина. Шубку Елена Андреевна накидывает прямо на купальник вызывающего алого цвета. Темные очки, крем для загара, который она лениво намазывает на красивые ноги — все выдает в ней нездешнюю женщину, сошедшую со страниц запретных в СССР модных журналов, тайно вывезенных из загранки. Костюмы придуманы лично Михаилом Бычковым.
Дядя Ваня, он же Войницкий, в исполнении Камиля Тукаева — яркий представитель рефлексирующей советской интеллигенции. Жизнь его не удалась. Появление такой редкой птицы как прекрасная Елена слегка всколыхнет его спячку. Но существенно жизнь уже не изменить. Он — милый, симпатичный человек, слегка прибитый однообразной чередой дней, загубленными надеждами. Вслед за Еленой Андреевной Войницкий начнет неловко танцевать шейк. И тут уж нет сомнений в том, какое время на дворе.
Мать Войницкого Мария Васильевна в исполнении Татьяны Сезоненко — колоритная дама. В дурацком красном берете и трениках она прижимает к животу подушку, внимает каждому слову профессора Серебрякова. Для нее он — непререкаемый авторитет. Няня в халате технички, потчующая всех водочкой, — это фантом наших школьных времен.
Соня в исполнении Татьяны Бабенковой напоминает тростинку на ветру. Она тоненькая как ниточка, сущий ребенок, которого успела высосать жизнь. С «Беловежской пущи» в ее исполнении и начинается спектакль, а потом заканчивается, когда она истошным голосом завопит так, что захочется Соню прибить. Песни советской поры на протяжении всего спектакля несутся из допотопной радиолы. И так захочется тишины, хоть на мгновение. Добивался ли такого эффекта постановщик — бог весть. Но то, что с музыкой у нас беда в театре и кино, очевидно. Ее используют без меры, забивая пустоту.
После спектакля пришедшие на спектакль старшеклассники спрашивали друг у друга: кто читал «Дядю Ваню»? Выяснилось, что никто. Но пьеса Чехова им показалась занятной, не нудной — уже хорошо. С нее не убегали в антракте. «Дядя Ваня» из Беловежской пущи может нравится или нет, но он живой. А вот про Чехова или мимо него — это уже вопрос вкуса. Есть в нем что-то специально придуманное, не ставшее космосом и неизбывной болью самого режиссера. Хотя требовать этого — безнадежно устаревшая причуда.
